Ника, вот я смотрю на вашу Клеопатру Львовну, и мне кажется странным, как такая изощренная в житейском плане женщина, так легко попалась на удочку Глумова?

Это как раз объяснить несложно. Ей просто чисто по-женски очень хотелось принимать желаемое за действительное. Ведь и когда все открылось, она недвусмысленно дала понять, что готова мириться с ложью и дальше.

Таких продуманных женщин приходилось играть раньше?

Настолько «двойную» личность, пожалуй, что нет. Внешне Мамаева изображает из себя то, чем не является, и это безумно интересно, когда в героине сосуществуют два практически не пересекающихся человека. По раздвоенности она схожа, разве что, с моей маркизой де Гайар в спектакле «Шерше ля фам» по пьесе Г. Горбовицкого «Влюбленный Мопассан», только сущности разные. У маркизы развращенность, прикрываемая ханжеством, у Мамаевой простота, заполированная «высоким штилем».

В вашей актерской копилке десятки ярчайших ролей и немалое количество театральных постановок. В режиссуру как попали?

Поступательно… диалектически (улыбается). Существуешь-существуешь на сцене, как актер, и вдруг, в какой-то момент, начинает казаться, что можешь и самостоятельно все «простроить» и эта мысль уже не отпускает.

Следующий шаг – с пьесой под мышкой и горящими глазами в кабинет худрука?

Не совсем (улыбается). Я принесла комедию Н. Птушкиной «Браво, Лауренсия!» для того, чтобы у замечательной актрисы Светланы Кифы появилась еще одна хорошая роль. Хотя желание-то подспудное поставить самой, конечно было и, думаю, такое, что «торчало» оно отовсюду. Может, поэтому Исаак Романович и сказал: «Ну, вот ты и поставишь». Я была на седьмом небе от счастья!

А потом началась проза… подводные течения…

Никаких подводных течений! Одно сплошное, невообразимое счастье! Сама все придумываешь! Реализуешь именно то, что считаешь правильным! Свободна, как птица в полете!

В своих спектаклях вы остаетесь верны традиционному театру, а как относитесь к театру ассоциативному, постмодернистскому, экспериментальному?

Я к нему не отношусь (улыбается). В смысле – никак. Я из другой когорты. Мне необходимо понимать, что и почему происходит на сцене. Мне нравится в театре «СОучаствовать и СОчувствовать», а не холодно дешифровывать фантазии, образы и ассоциации другого человека, о посылах которого могу только догадываться. Я не претендую на истину в последней инстанции, но не нахожу объяснения, ради чего авторы рожали смыслы в своих пьесах, если их можно перевернуть с ног на голову или даже совсем «вычистить», построив на сюжетной канве что-то абсолютно иное. Когда из целой пьесы берутся три слова и гоняются весь спектакль по кругу – не понимаю! А театр – вещь сиюминутная, спектакль не может «выползти» через 500 лет и вызвать восторги, как живопись или музыка, ему обязательно нужны те, кто понимает и сопереживает здесь и сейчас, поэтому я считаю, что исключать публику нечестно.

Я до сих пор, когда прихожу в театр, как зритель, сразу забываю о профессиональной принадлежности и превращаюсь в маленькую девочку, ждущую чуда. И мне очень обидно, когда эту девочку обманывают.

Что осталось для этой девочки самым сильным потрясением?

«Укрощение строптивой» с Алисой Фрейндлих и «Братья Карамазовы» со Стебловым и Тараторкиным. От «укрощения» осталось ощущение просто пищащего восторга…

Наверное, каждому свое. В том числе и в театре. Вот я, например, не понимаю гоголевских женщин и то, как можно произносить гоголевский текст женскими губами.

Вы ведь играете Анну Андреевну в «Ревизоре».

Играю, но совсем не чувствую. В то же время, каким-то невозможным образом, мне оказался чрезвычайно близок Островский. Я работала вторым режиссером у Штокбанта на спектакле «Все тот же “Лес”» и была абсолютно потрясена! Вместо осевших в голове школьных штампов, я вдруг увидела автора, не терпящего фальши, проявляющего, сдающего «с потрохами» и актеров, и режиссеров.

Хотели бы что-то поставить из Островского?

Сыграть. Ставить еще не готова.

А какие авторы еще у вас в любимых?

Мне нравится, как мастерски обращается со словом Вырыпаев; люблю за ироничные и разделяемые смыслы Моэма, Горина. Вообще люблю читать хорошие тексты, я ведь прежде чем сбежать туда, где пахнет кулисами, пыталась «профопределяться» сначала на филфаке, потом – на журфаке.

Чем кулисы пахли тогда, «когда деревья были большими»?

Мечтой. Теперь же они обрели конкретный запах прогорающих световых фильтров. Но это не расставание с детскими иллюзиями (улыбается), просто иллюзии материализовались, обрели овеществленность.

Интервью Светланы Рухля

Невский тетралъ. №9 (31). Октябрь 2016.