Даша, спектакль «Наше все» поставлен на стыке драматического театра и эстрадного шоу, это требовало от актеров каких-то особых качеств?

Гибкости и сообразительности, в первую очередь, позволяющей понять и воплотить «математику» эстрадного юмора постановщика спектакля Михаила Смирнова, прорабатывающего в процессе репетиций самые неожиданные варианты.

Поговорим о «Мандрагоре» — пьесе, с которой «Буфф» начинался и к которой неоднократно обращался впоследствии. Вашему курсу повезло сыграть новую сценическую версию, а вам лично — первую большую роль на профессиональной сцене.

Не скрою, поначалу пьеса Макиавелли не особо меня вдохновила. Отношение изменилось, когда стало понятно, почему Исаак Романович Штокбант взял ее к постановке и какое значение она имеет для театра «Буфф». Тогда и возникло чувство трепета и ответственности. Поначалу мы с сокурсниками пытались режиссировать отдельные отрывки самостоятельно. Был у нас и полукапустный вариант в стиле ток-шоу: мы же эстрадники (улыбается), и решение в бутусовском стиле, придуманное однокурсником — поклонником творчества Юрия Бутусова. Но особенность работы со Штокбантом заключается в том, что, приступая к работе, он всегда знает, что должно получиться на выходе, и, четко выстраивая спектакль мизансценически, требует от артиста самостоятельно выстроить внутреннюю жизнь своего героя и оправдать режиссерское решение. А если ты, как однажды Зинаида Райх, скажешь во время репетиции: «Мне неудобно», он тебе ответит так же, как ответил Мейерхольд, сидя в зрительном зале: «А мне удобно». Уж не знаю, как там было на самом деле (улыбается), но нам Исаак Романович пересказал данный диалог именно так.

Не каждому начинающему актеру такой метод по плечу: он требует мощной внутренней работы и широчайшего кругозора. Было сложно?

Интересно! Для меня всегда было очевидно, что наполнение персонажа состоит в прямой связи с наполненностью актера как личности. Исаак Романович повторял, что сапожник сможет сшить хорошие сапоги, если будет иметь для этого качественный материал. Продукт работы артиста — роль, а материал артиста — он сам. Поэтому надо постоянно себя воспитывать, делать из себя качественный материал… Жаль, что вспоминаешь об этом, когда даешь интервью (улыбается), шучу…

Но в роли Состраты — матери Лукреции, помимо великолепного вокала, вашей героине повезло с вокальной партией — вы продемонстрировали умение перевоплотиться в женщину значительно старше вас.

(улыбается) Спасибо. Мне помогло, что Сострата не только разбитная бабенка, прикрывшая сомнительное прошлое аристократическим статусом, но и мать. Даже, пожалуй, прежде всего мать. Поэтому, работая над образом, я постоянно вспоминала свою маму, которая много раз в жизни разделяла со мной выбор между тем, что «правильно», и тем, что реально нужно мне. Это наводило на верные, если хотите, ощущения.

То есть маме пришлось нелегко? Были решения, которые противоречили житейской логике?

Еще как противоречили! В 21 год я — довольно легкомысленно и необдуманно — набила татуировку, прыгнула два раза с парашютом, три — без парашюта и... отчислилась из Нижегородского лингвистического университета, чтобы поехать в Москву учиться «на артистку». Представляете, как были шокированы новостью об отчислении мама — заслуженный учитель, папа — работник Дома культуры и две бабушки — почетные работники образования?!

Подобное решение было для меня такой же авантюрой, как и прыжок с парашютом. Но в какой-то момент я четко поняла, что в инязе я занимаюсь «культурно-массовой» общественной движухой, а не получаю образование. И осознала, что не хочу числиться в университете только потому, что, окончив школу с медалью, должна получить «благородную» профессию…

Вот так, вдруг, и сразу — в артистки?

Ну, не вдруг. Порывы-то (улыбается) были и после школы, но я не относилась к ним сколько-нибудь серьезно. Во-первых (улыбается), надо «нормальную профессию» получить. Во-вторых, если уж учиться в театральном, то только в столице, а кому я там нужна — простая смертная, без блата и семи пядей во лбу?!

Повзрослев, осмелели?

Мне необходимо было что-то в жизни поменять. Бабушка провожала меня со словами: съездишь — мир посмотришь — себя покажешь... и вернешься. В Москве я действительно не поступила. Зато услышала про себя какие-то слова: фактура, характерность — и поняла, что какое-то количество пядей во лбу у меня все-таки есть (улыбается). В последний день московских мытарств, выходя с чемоданом из ГИТИСа, столкнулась с выпускником этого вуза. «Ты из Питера? — спросил он. — Ты так читала, что я решил, что ты уже учишься в каком-то хорошем вузе». Вот так, с легкой руки этого парня, моя судьба, можно сказать, и решилась: я поехала в Питер (улыбается).

Мастера, к которому пойдете, придирчиво выбирали, или — сразу ко всем?

Признаюсь, ни одна из фамилий не была мне знакома. Да и вообще считаю, что не мы выбираем мастера, а он выбирает нас. Меня выбрал Исаак Романович, за что я ему благодарна. Но главное, что в тот год я не побоялась неизвестного поворота на своем пути, осмелилась свернуть. По-моему, это очень важно — выходить из зоны комфорта, когда понимаешь, что плывешь в какую-то слишком тихую заводь. Обжигаться страшно, но намного страшнее, если что-то важное пройдет мимо тебя. Видимо, поэтому больше всего я жду роль, которая заставит меня вытащить из себя что-то, казалось бы, не свойственное мне. Жду сложной задачи.

Infosop. Сентябрь 2018